Окончание. Начало в № 12 от 30.03.2022 г.

В апреле Алексею стукнуло 18. Только теперь он со всей очевидностью понял, что судьба миловала его, приведя незадолго до его совершеннолетия в этот тихий городок, под крыло Софьи Семеновны, которую сначала он так ненавидел. В северной столице он наверняка сгинул бы или попал за решётку. А здесь стал потихоньку оттаивать. Помогал бабушке Соне, выполняя различные хозяйственные поручения. Например, он с удовольствием пёк на кухне какие-нибудь крендели и воздушные пирожные — выпечка получалось вкусная. Хотя, конечно, порой проявлял строптивость. Свой день рождения Алексей отметил особым образом: купил водки и пива и демонстративно напился. Проспался и понял, что это была дичайшая глупость!

Так они и жили-поживали. Обвиняемого периодически вызывали на допросы. Также Дашков лечился у врачей — нарколога и психиатра.

Стена отчуждения между Софьей Семеновной и Алексеем потихоньку таяла. Ясенская времени даром не теряла: она потихоньку «перековывала» Алёшу. Так, пристроила его на курсы поваров-кулинаров, он даже успел на практику выйти. Впрочем, занятия пришлось срочно прервать из-за отправки его под конвоем в республиканскую психиатрическую больницу на медико-психиатрическую экспертизу. Почти месяц взаперти пробыл он там. А как вернулся домой — опять сорвался: вколол себе запрещённое вещество, потом принял не ту противоболевую таблетку, и едва не случился сердечный удар. Примчалась «Скорая», фельдшер сделала укол, а потом позвонила в полицию. Алексею вкатили новый штраф и предупреждение. Теперь с него, 18-летнего, спрос другой.

…Лето выдалось удивительно жаркое, с чудесными белыми ночами, купаниями жителей городка в Ладожском озере. Для Алексея оно прошло под знаком ожидания суда. Следствие по уголовному делу велось неторопливо. Запрашивались характеристика из мурманской школы (она была не очень хорошей), также выписка из лечебницы Санкт-Петербурга, заключение психиатрической экспертизы. И прочая, и прочая. Было собрано уже два толстых тома всяких документов. И чем дальше тянулось следствие, тем больше нервничал Алексей: он подозревал, что дела его совсем плохи — ведь, находясь под следствием, он вёл себя хуже некуда! Теперь он воздерживался от употребления запрещённых веществ, трудился официантом в летнем кафе. Но что это даёт? Что же ждёт его впереди: тюрьма или всё-таки… свобода? Куда качнутся весы Фемиды?

Мать и бабушка Соня сильно переживали за него.

Однажды Софье Семеновне позвонила из Мурманска другая Алешина бабушка — Алла Тимофеевна. Она уже давно знала, что любимого внука ждёт суд. Тимофеевна долго рыдала в трубку и что-то бессвязное говорила, путаясь в словах. Это была своего рода исповедь немолодой уже (ей было под 70 лет), измученной болезнями и, должно быть, укорами своей совести женщины. Софья Семеновна, слушая её монолог, подумала, что каждый из них, взрослых, виноват в той трагедии, что произошла с внуком. Равнодушие и нелюбовь тому причиной. Eй вдруг пришло в голову, что если бы каждый человек на земле обрёл веру в Бога, то наверняка узнал бы всю неприглядную правду о себе самом, и о том, что покрыт грехами, как коростой. Непременно покаялся бы! И изменился к лучшему. И вот сейчас только страх за Алёшину судьбу, за его будущее заставил Аллу Тимофеевну, в общем-то, далекую от церкви, исповедовать свою неправду.

Ясенской стало жаль женщину, так долго ненавидящую её и Ольгу. Она, как могла, утешала её, говоря, что, быть может, всё обойдется, и Алёше дадут условный срок. Eй и самой очень хотелось верить в лучшее.

Наконец, настал день суда. Накануне приехала из Петербурга Ольга Сергеевна. Лёшу старались ободрить. Учили, как надо держаться и что говорить на суде. Он рассеянно слушал, но было заметно, что упал духом. «Меня посадят, — упрямо твердил он, — слишком много я «накосячил»!» И никто не мог убедить его в другом исходе.

Адвокат Бойченко, высокий, озабоченный мужчина в строгом костюме, перед тем, как все вошли в зал заседания, сказал, что будет судить Сударев — непредсказуемый судья, и что от него можно ждать всякое — мол, может засудить «на все сто»! Алексей побледнел. Адвокат ввёл его внутрь помещения. Софья Семеновна, мысленно помолившись Богу, вошла последняя.

День выпал чудесный. Сквозь широкое окно, наполовину прикрытое жалюзи, проникал сноп солнечных лучей. Сударев, подтянутый мужчина средних лет, в тёмной судейской мантии, сидел в центре небольшой светлой комнаты за длинным столом. Прокурор, изящная моложавая дама, разместилась сбоку, у окна. Напротив, у большого решётчатого ограждения для арестованных, расположились адвокат и Алексей. Ольга Сергеевна и её мать заняли скамейку в углу.

Судебное заседание началось. Сначала вызвали оперуполномоченных. Один из них, Петров, рассказал, как пять месяцев назад, в марте, прошло задержание обвиняемого. Отвечая на вопросы адвоката, подчеркнул, что тот оказывал содействие, сразу во всём сознавшись.

Потом вызвали Софью Семеновну, как главную свидетельницу на момент задержания Алексея. Она, встав за трибуну, почувствовала, что все её волнение куда-то улетучилось. Eё речь потекла плавно, как бы сама собой. Она дипломатично, никого не обвиняя, рассказала о том, что Алёша, попав в Санкт-Петербург, угодил в сети — в этом и беда. Потом несколькими штрихами обрисовала, как внук, находясь под следствием, изменил свою жизнь, причём в лучшую сторону. Всё, что было в его характере доброе, светлое, всё, что он делал во благо, — обо всём этом Ясенская не преминула упомянуть. И о больших потенциальных возможностях его личности сказала. Словом, получился портрет запутавшегося, но в целом доброго молодого человека, вставшего на путь исправления. Eё искренняя речь, очевидно, произвела на всех благоприятное впечатление.

В том же ключе говорил и адвокат Бойченко, также упомянувший о большом жизненном и нравственном потенциале своего подопечного. Ольга Сергеевна, в своё время немало натерпевшаяся от сына, говорила о питерском периоде его жизни кратко и сдержанно, тщательно подбирая слова, чтобы не навредить ему.

Решение суда перенесли на следующий день.

Это был особенный вечер. Дома на крохотной кухне пили чай с тортом, тихо беседуя. Шёл разговор о чем-то несущественном, неважном. Алексей, хотя и хорохорился, но было видно, что сильно нервничает. Eго ободряли, как могли. Но и женщины, и он сам, быть может, понимали, что они вот так — втроём — сидят за столом последний раз. Что-то неопределённое, тягостное довлело над ними и как бы придавливало сверху этой своей неопределённостью. Перед этой невидимой угрозой все трое чувствовали себя беззащитными. И вместе с тем, наверно, впервые почувствовали, что они — единая семья, пусть и неполная! И это ощущение единения захватывало их, поднимало над бытием и проблемами и привносило в атмосферу вечера какое-то удивительное умиротворение…

«Встать! Суд идёт!» — строго объявила молоденькая секретарша. Перед тем, как прочесть судейский приговор, дали последнее слово обвиняемому. Алексей поднялся со своего места. Он очень волновался. Со лба стекал струйками пот, он то и дело утирал его рукавом рубашки. Речь его была коротка. Он просил суд дать ему ещё один шанс, искренне обещая в корне изменить свою жизнь.

Eму дали два с половиной года условно с испытательным сроком.

Они втроем вышли в пустынный двор, залитый солнцем. Алеша вырвался вперёд, словно забыв обо всём на свете, вдыхая полной грудью. Радость переполняла его. Он по-прежнему на свободе! Пройдя быстрым шагом до середины двора, он вдруг резко остановился и, круто развернувшись, кинулся назад — навстречу Ольге Сергеевне и бабушке Соне и в радостном порыве крепко обнял их. Так и стояли они одни в пустом дворе, сжимая друг друга в объятиях, — исстрадавшаяся и, вместе с тем, счастливая маленькая семья.

***
фото: