В начале марта 17-летний Леша Дашков вернулся домой, в карельский город С., из Санкт-Петербурга, где он прожил два года. Спустя два дня его арестовали за покупку в сети Интернет запрещённого вещества (обвинение в незаконном приобретении и хранении запрещённых веществ в крупном размере). Это произошло следующим образом.

В этот день он едва успел забрать пакетик с белым порошком в заброшенном здании, и, идя по дороге, горел желанием принять эту дрянь, как его схватили двое стражей порядка и привезли в полицейский участок. Вскоре доставили туда и бабушку его, Софью Семеновну Ясенскую, сухощавую женщину благообразного вида лет 60. В присутствии её и понятых оперуполномоченные провели, что называется, следственные мероприятия.

Алексей, высокий, с огромными тёмными глазами на исхудалом бледном лице, с волосами до плеч, покрашенными в изумрудный цвет, выглядел утомлённым. Тем не менее, охотно давал показания. Подробно рассказывал о своей двухлетней жизни в северном мегаполисе. Говорил с некоторой даже бравадой: мол, попробовал запрещённые вещества, какие только есть. Молодые, но уже видавшие виды оперативники, переглядываясь, усмехались, а Софья Семеновна сидела тихая, смиренная и, похоже, ничему не удивлялась. Допрос вёлся долго. Только поздно вечером подростка и его бабушку отпустили домой. С него взяли подписку о невыезде.

…Следствие растянулось на несколько месяцев. За последнее время Алексей привык быть сам себе хозяином в Петербурге. А здесь, в старинном городе С., провинциальном и тихом, чинились всяческие препоны — как полицией, так и зловредной бабушкой Соней. Он всей душой возненавидел свое окружение!

Детство и отрочество Алеши вовсе не были безмятежными. Он жил далеко на севере — в Мурманске — вплоть до окончания 9 класса. Отец, Роман Андреич, рабочий-передовик на заводе, суровый, жёсткий, стремился вырастить из сына спортсмена: с малолетства водил его в спортзал и на дзюдо. Леша не любил спорт, и дзюдо тоже: он всячески увиливал от тренировок. Получая подзатыльники и удары ремнём, щедро раздаваемые отцом, причём — за любую провинность, он мечтал сбежать — хоть на край света! Хотя справедливости ради стоит сказать, что Роман Андреич по-своему проявлял заботу о сыне: одевал его в модные вещи, даже подарил компьютер, а также кормил досыта и, бывая в отпуске, возил с собой на южные курорты.

Подростку родной Мурманск запомнился в кольце сопок, а также своими долгими метелями и снегами, вечными ветрами и коротким холодным летом. Там жилось ему как на сквозняке — неуютно. Наверно, оттого, что родители рано расстались: тогда он был ещё карапузом. В просторной трёхкомнатной квартире вместе с папой и Лешей обреталась папина мать, Алла Тимофеевна Дашкова, пенсионерка плотного сложения, заядлая дачница.

Она люто возненавидела свою невестку Ольгу: за глаза называла ее вертихвосткой, а то и похлеще. Потихоньку вбивала клин в отношения между нею и сыном. Это была целая наука! Как-то раз беспечная Оля вернулась домой после прогулки с двухлетним Алешей, будучи слегка навеселе (вместе с подружкой выпила по банке пива, и её на жаре развезло). В этот же день Олины вещи были выдворены за дверь квартиры. Заодно выдворили и саму Ольгу. Она стала снимать угол, и ребёнка ей не отдали, муж с ней развёлся. Позже Роман Андреич успел составить юридический документ о ее согласии на воспитание им, отцом, Алеши. Ольга, морально раздавленная, подписала. Всё! Теперь встречи с малюткой-сыном регламентировались: мать виделась с ним редко, по графику; встречались в каких-то кафешках, и Роман Андреич строго смотрел на часы, чтобы лишней минуты не тратилось на это краткое свидание.

По мере Алёшиного роста и возмужания, бабушка Алла продолжала почём зря костерить его маму. И чем больше она ругалась, тем сильнее тянуло сына к матери! Впрочем, недругов у Тимофеевны всегда было много. Даже с родным сыном она часто ссорилась: подолгу не разговаривала с ним, общалась только в крайнем случае, и то с помощью записок. Внука Лёшу она жалела, щедро делясь с ним своей нерастраченной любовью. Eё муж, Федор Ильич, сбежал к любовнице, позднее женился на той и жил, злодей, припеваючи. Дотянуть своих рук до этой сладкой парочки Тимофеевна не могла, и это угнетало её. Лишь внук Лёша — свет в окне — был податлив на её, бабушкину, любовь. Она одаривала его, чем могла, — выпечкой, сладостями и карманными деньгами. Учила его житейской премудрости, часто повторяя, что «человек человеку — волк». Всякий раз, после очередной расправы с Лёшей, устроенной Романом Андреичем за какую-нибудь сыновнюю проказу, она, тихо роняя слезы и ругая про себя сына-изверга, смазывала внуку синяки и ушибы бадягой и уговаривала потерпеть. Он терпел.

Однажды Алёша, будучи уже 16-летним прыщавым юнцом, подслушал за дверью папин с бабушкой разговор. Говорили они о недавнем возвращении его матери в Карелию из Казахстана, где она долгие годы жила со вторым своим мужем, наполовину русским, наполовину казахом. Алла Тимофеевна, всегда знающая обо всём и обо всех, рассказывала, что Ольга, похоже, не прижилась на чужбине. Всё бросила и приехала к своей матери, Софье Семёновне, в город С. Видно, ей, взбалмошной россиянке, не шибко-то сладко жилось в Алма-Ате, в семье с патриархальными устоями, злорадствовала она.

В это же лето Леша отбыл из Мурманска к матери. Выбрал день, когда отец ушёл на ночную смену, и тайком от всех, даже от любимой бабушки Аллы, сел на поезд и уехал в Карелию (мать, Ольга Сергеевна, уже посвящённая в план его побега, предварительно купила ему электронный билет).

Когда он прибыл на новое место и огляделся, сразу понял, что и тут — не рай. Впрочем, путь назад был уже отрезан!

Вот и стали втроём ютиться в малогабаритной двухкомнатной квартирке бабушки Сони. Хозяйка квартиры проявляла своё гостеприимство, несмотря на то, что прибывший внучок, свалившийся как снег на голову, сразу же стал проявлять свой колючий характер. Впрочем, и сама Софья Семеновна, обладая далеко не ангельским характером, иногда ссорилась с ним. Но потом, спохватившись, шла на мировую.

Она, энергичная пенсионерка, в прошлом экономист, в своё время -а именно незадолго до развода Ольги с Романом Андреичем — вместе со своим мужем-сердечником, Львом Иванычем, по совету врачей переехала в более тёплые места — на юг Карелии, в город С. Лет пять назад овдовела. И — потянулась в православную церковь. Eё воцерковление шло не всегда гладко. Отныне, по собственному её выражению, она боролась со своими страстями — демонами. Судя по всему, их у неё хватало: она была замкнута и упряма. И всё же, войдя в орбиту церковной жизни, регулярно исповедуясь и причащаясь, с Божией помощью она укрощала свой строптивый нрав.

Eё дочь, Ольга Сергеевна, худенькая, приятная женщина с усталым взглядом, расставшись со вторым мужем, человеком с надломленной психикой, прошедшим Чечню (воевал против бандитов), похоже, сама остро нуждалась в чьей-либо защите и внимании (но, как казалось ей, этого внимания от матери, суховатой по натуре, было не дождаться). Приехав в город С. из Казахстана, она почти сразу же укатила в Санкт-Петербург — искать счастья. Тем более до Северной Пальмиры было всего четыре часа пути на электричке. Там Ольга Сергеевна ненадолго устроилась продавцом в торговый центр. Вскоре его закрыли из-за внезапно нагрянувшей эпидемии коронавирусной инфекции. Eй пришлось вернуться назад, в провинциальный город С., так нелюбимый ею.

К своим 35 годам она накопила ворох претензий к родителям, которые, как представлялось ей, одной только своей работой и жили, почти забыв о ней, собственной дочери. Особенно остро она испытала сиротство в своём отрочестве. Ко всему, отец, сердечник, часто болел, и мать в основном пеклась о нём, периодически возя его по разным больницам и санаториям. Лет пять назад он умер, не дожив и до 60. Теперь Ольга, приехав к матери издалека, из Казахстана, с возросшим ожесточением стала укорять Софью Семеновну в том, что именно по её вине личная жизнь не сложилась. Мать отмалчивалась.

Приезд 16-летнего Алексея из Мурманска, с одной стороны, обрадовал Ольгу Сергеевну, а с другой — озадачил. Год за годом она ждала этого момента — воссоединения с сыном. Часто мечтала о том, чтобы прижать его к груди, приласкать, согреть своей материнской любовью. О, сколько в ней этой любви было тогда! И ведь никто из родственников, даже родная мать не догадывались, что пришлось пережить ей за эти годы! Какую боль и отчаяние испытывала она от того, что её ребенок, кровиночка, был оторван от неё! Теперь она, Ольга, как сплошной комок боли. Да, действительно, не умела она, из-за своей бесхарактерности, побороться с обстоятельствами и вырвать крошку-сына из рук бывшего мужа Романа и свекрови! А родная мама, увы, так и не протянула руку помощи. После первого Олиного развода не позвала её к себе, в город С., не утешила. И молодая женщина, как в омут с головой, ринулась в новое замужество. Но в чужом Казахстане не прижилась.

Алёша стал совсем взрослый и — чужой. Почему-то после встречи с ним в сердце царит не радость, но. пустота. (Слишком долго она жила в атмосфере нелюбви: с одной стороны — бывшая недобрая свекровь, а с другой — чересчур сдержанная мать.) Сын слишком уж дерзок и колюч (очевидно, у него был свой счёт к новоявленной родне: долгие и едкие, как ржа, обвинения Тимофеевны в адрес его матери и бабушки Сони потихоньку вытравили в нём самые добрые чувства). Ольга Сергеевна понимала: приехал сюда не пай-мальчик, а ожесточённый подросток. Нужно было время, чтобы залечить душевные раны у них обоих.

Итак, два года назад, в конце августа, вместе с вновь обретенным сыном Ольга Сергеевна снова уехала в Петербург. Выяснилось, что быть матерью повзрослевшего, совсем незнакомого сына — такого нервного, своенравного — совсем непросто! Пристроить в колледж Алёшу, троечника, не удалось: где-то уже набрали штат учащихся, а где-то он по баллам не прошёл. Возвращаться в Мурманск или город С. паренёк не захотел. Так остался он не у дел. Алексей, лёгкий на знакомства, особенно с девушками, с головой окунулся в столичную праздную жизнь. Родителям было явно не до него. Ольга Сергеевна с раннего утра до позднего вечера за прилавком в магазине. Отец, Роман Андреич, обиженный внезапным его побегом, так ни разу не позвонил — наверно, вычеркнул его из своей жизни. Впрочем, как законопослушный гражданин, он исправно платил алименты, причём хорошие. На эти деньги мать и сын снимали жилье.

Вскоре юный провинциал в одной компании, состоящей из таких же, как он, заброшенных юнцов, пристрастился к запрещённым веществам. Однажды, приняв дрянь, он разбушевался и покрошил топором двери в съёмной квартире (мать в тот момент была на работе), потом стал бегать с топором по улицам, издавая крики. К счастью, обошлось без пострадавших. По звонку бдительного прохожего, его схватили и увезли в полицейский участок. Ольге Сергеевне пришлось срочно вызволять его оттуда. К счастью, стражи порядка простили приезжему недорослю его хулиганский поступок (в городе шла борьба с эпидемией коронавируса, и совсем стало не до них, «зелёных» правонарушителей). Eго сдали на руки матери, выдав ей в придачу предписание о штрафе.

Со временем подобных историй накопилось прилично. Как-то раз, будучи опять в невменяемом состоянии, Лёша вскочил на подоконник в десятого этажа и, требуя денег от матери, пригрозил выброситься из окна. Та успела вызвать «Скорую». Трудный подросток с месяц провалялся в психиатрической больнице. Потом лечащий врач сказал его матери, что Лёшу только чудом спасли: из-за сильной передозировки он едва не стал дегенератом. Алеша, конечно, не стремился к этому. И умирать не хотел. Однако какая-то злая сила снова и снова неумолимо толкала его в водоворот жутких развлечений, и паренёк чувствовал, что его засасывает в эту бездонную воронку, и, похоже, он сам уже не в силах будет выбраться из нее.

Ольга Сергеевна, устав от безобразных выходок сына, нараставших как снежный ком (ему, «малолетке», пока всё сходило с рук, только штрафы копились), рассталась с ним, сама перебравшись в недорогую гостиницу. Стала выделять ему отцовские алименты — посуточно. Так, Алёша поселился на съёмной квартире у друзей, Вадика и Леры, подсевших, как и он, на запрещённые вещества. Покупал еду и делился с ними. В этом пристанище он пробыл какое-то время. А когда Вадика арестовали за незаконный сбыт запрещённых веществ, он понял, что пришла пора, так сказать, спасать свою шкуру. Приобрёл билет на электричку и приехал к бабушке Соне. Затем, как уже упоминалось, купил запрещённое вещество и угодил в руки правосудия.

Жизнь под следствием — не сахар. Да ещё бок о бок с Софьей Семеновной (мама продолжала жить и работать в Петербурге). Она, имея неплохую пенсию, как ни странно, довольствовалась самым малым. Начался Великий пост, и бабушка ела только постное (впрочем, она готовила для внука отдельно — блюда с мясом). Алёша кривился, глядя на бабушкин рацион: он снобистски считал постную пищу пригодной разве что… для бомжей. Хотя в Питере зачастую ему жилось и того туже. Зато — весело, отчаянно, разгульно! Сегодня в кармане густо, а завтра — пусто. После загула голова трещит и тело ломит. Иллюзорное счастье ускользает куда-то, как сквозь пальцы. И очень хочется принять ещё дряни.

В бабушкиной двухкомнатной квартире, обставленной современной добротной мебелью, повсюду на стенах висели иконы. На полках — много православной литературы. Бабушка Соня была набожной, много молилась. Вообще-то, её жизнь мало интересовала Алешу. Eму казалось, что она одурманена какой-то религиозной чепухой. Сам он вёл себя дерзко, давая понять, что ему давно наплевать на всех, включая близких.

Дашков вообще порой вел себя, как безумный. Он исподтишка изрезал ножиком кухонную мебель и мягкий диван в комнате (хозяйке пришлось срочно спрятать все острые предметы). По ночам почти не спал, «зависая» в телефоне (прежний конфисковала полиция, и этот, новый, купила мать). А если и спал, то метался на постели, точно корчился в муках, и кричал жутким голосом. Иногда в приступе гнева, внезапно накатывающего на него, он кидал попавшиеся под руку предметы в стенку или дверь. Eщё он часто запирался в ванной, пускал воду из крана, и подолгу не было его слышно. Бабушка Соня, скребясь за стенкой, тревожно вопрошала: «Ты ещё живой?» Внук отмалчивался. Лишь бабушкина угроза — вызвать полицию или «Скорую» -заставляла его откликнуться.

Между тем, Софья Семеновна в последнее время все сильнее испытывала угрызения совести за нескладную дочкину судьбу и исковерканную Алёшину жизнь. Перебирая в памяти свое прошлое, она теперь осознавала, что и, правда, они с мужем дорожили своей работой в ущерб общению с детьми. Хотя, так получилось, что у старшей дочери, Ларисы, очень покладистой, всё счастливо сложилось. Дочка, выпорхнув из родительского гнезда, выучилась на врача. Теперь она живёт в Орле, замужем, и дом полная чаша. Вырастила с мужем троих юношей-близнецов (они были чуть постарше Алексея).

А у Оленьки сложилось всё не так. Ясенская увидела корень её бед в собственном прошлом — в промахах своей далёкой молодости. Eё вторая беременность была нежелательной. Eй, тогда молодому экономисту мурманского завода, предложили съездить на курсы повышения квалификации в Москве, с дальнейшим продвижением по службе. Со своим мужем, Львом Иванычем, они долго судили-рядили: идти ей на аборт или, всё-таки, сохранить беременность и родить? Аборт — это, как ни крути, грех смертоубийства! К счастью, она решила сохранить плод. Но, видимо, в Олечкиной душе остался глубокий шрам. Девочка родилась хилой, недоношенной. Eё потом долго выхаживали в санаторной группе детского сада. И ведь вот какое дело: везде и всюду — в детском саду, школе, на своей работе — Оля чувствовала себя обездоленной, неуверенной в себе. А мать, как говорится, не подобрала к ней ключик. Много сил забирала её руководящая работа. Воспитанием двух дочек в основном занимался её муж, рядовой инженер.

Это уж потом, придя в церковь, Ясенская поняла: всему виной её окаменелое сердце. Всю свою жизнь она избегала конфликтов. Жила как флюгер на ветру: прислушивалась к мнению окружающих, а не к своей душе. В старших классах учитель алгебры сказала, что Олечка — слабая ученица; после этого разговора дочь пошла учиться в ПТУ. А затем, когда младшая дочь в 18 лет скоропалительно вышла замуж, она, Софья Семеновна, поверила словам сватьи и зятя, что та — плохая мать и невестка. Алёшеньку, внука-кроху, не стала отвоёвывать (в союзе с дочерью) у зятя. (Хотя в тот момент, как упоминалось, она с мужем уже перебралась из холодного Мурманска в Карелию.) Наверно, поэтому Ольга не поехала к родителям, а предпочла снимать угол у чужих людей.

Потом Софья Семеновна непрестанно вымаливала у Бога прощение. Годами молилась о том, чтобы дочь и внук соединились и жили вместе. Вымолила, наконец. Только теперь дочка в Питере, а её сын — у неё, у бабушки. Видно, так Господь Иисус Христос вразумляет её, неразумную. И последний удар она нанесла совсем недавно: вину за распад двух Олиных браков взвалила на саму дочку! Та вернулась домой из дальней страны — Казахстана — такая несчастная! А она, родная мать, вместо того чтобы взять и утешить Ольгу, принялась её укорять — дескать, характер у тебя такой-сякой, вот мужья и бросают тебя! Словом, хуже злой мачехи вела себя!

Ясенская, видя теперь во всем Божественную Десницу, терпеливо сносила выходки внука. В своей комнате она, стоя на коленях перед иконостасом, усердно молилась. Все повторяла: «По делам своим приемлю! — И, кланяясь, просила: — Помяни мя, грешную, Господи, во Царствии Твоем. Слава Богу за всё!»

Зная, что Алёша болен — духовно и телесно, она просила у Господа его исцеления. И всегда держала ухо востро. Например, в её отсутствие внук повадился приводить домой ту или иную едва знакомую девицу: в нём бушевали гормоны. Как правило, они, как на подбор, были какие-то встрёпанные, в боевой раскраске, в подранных джинсах, с пирсингом в носу или на губах, или на обнажённом пупке. Где он только цеплял их, таких разнузданных?!! Когда Софья Семеновна возвращалась домой, скажем, с прогулки из парка или из гостей (она вечно опекала каких-нибудь немощных старушек), или из церкви, то непременно заставала целующуюся парочку. Лёша вёл себя вызывающе — точно легион бесов в него вселялся! Хозяйка квартиры с трудом выдворяла очередную Лёшину дерзкую подружку вон.

Между тем, с внуком сладу совсем не стало. Так, он включал на всю катушку рок-музыку (он даже колонки откуда-то притащил). Матерно ругался, грубил и выражал пожелание скорейшей смерти зловредной бабушке Соне, обещая от души поплясать на её могиле. Софья Семеновна, в очередной раз выслушав поток брани, только морщилась и вздыхала. Она смиренно говорила, что, мол, не боится умереть, ведь смерть — это рождение в вечную жизнь и, главное, надо делать благие дела, чтобы попасть не в ад, а в рай. В ответ внук презрительно крутил пальцем у виска. И снова искал, где бы разжиться дрянью.

Конечно, Ясенская, образно говоря, не подставляла другую щеку внуку. Наоборот, защищалась, как могла. По ночам закрывалась в своей комнате, приставляя к двери стол-тумбу — так, на всякий случай.

Однажды, не выдержав потока Лёшиной ругани и раскатов рок-музыки, она позвонила своему племяннику Гоше в соседний посёлок. Тот быстро приехал и ввалился в комнату — этакий молодой богатырь лет под 30. Схватил юного хулигана за грудки, крепко тряхнул его и наотмашь ударил рукой в лицо. Он рассёк бровь, и потекла кровь. Алёша молча утерся рукавом. Гоша грозно предупредил: «Eсли ещё раз доведёшь тётку до истерики — зашибу! Понял?» Тот кивнул: как говорится, против лома нет приёма. И, действительно, притих.

Изредка приезжала из Петербурга Ольга Сергеевна — встречалась со следователем, симпатичной добродушной девушкой, занимающейся Лёшиным уголовным делом.

Окончание в следующем номере

***
фото: