Каждый человек если не читал книги, то смотрел фильмы «Три мушкетёра» или «Граф МонтеКристо». Но не каждый знает о том, что французский писатель Александр Дюма побывал в городе Сердоболь (ныне Сортавала) в июле 1858 года.

По предложению графа Кушелева-Безбородко один из самых читаемых французских авторов совершил поездку в Россию. О своём путешествии Дюма написал многотомный труд, в том числе «Путевые впечатления. В России. Часть вторая». В этой книге имеются главы: «Вынужденное паломничество на Валаам» и «Из Сердоболя в Маргу».

Коневец

Кто-то из русских поклонников писателя посоветовал ему посетить остров Валаам, городок Сердоболь и каменоломни Рускеала. Дюма согласился отправиться в путешествие по Ладоге и поехал, но не один, а с тремя приятелями: Дандре, Муане и Миллелитти. Француз был не только талантливым автором книг, но и хорошим поваром, а также отличным гурманом, любителем вкусно поесть. Дюма пишет:

«Ладожское озеро — самое большое в европейской части России: оно имеет сто семьдесят пять вёрст в длину и сто пятьдесят в ширину. Более всего его отличает то, что оно усеяно островами. Eсли не самые большие, то самые знаменитые из них — это Коневец и Валаам. Своей известностью они обязаны находящимся на них монастырям, которые служат для финнов популярными местами паломничества, почти такими же священными, как Мекка для мусульман.

Сначала мы отправились к острову Коневец, куда при благополучном плавании нам предстояло прибыть на рассвете следующего дня.

Наступил час обеда, прошло ещё какое-то время; я всё ждал, что, как на рейнских и средиземноморских судах, к нам придут и объявят, что господам пассажирам кушать подано. Мы навели справки. Увы! Мало того, что обед не был готов, на борту судна не водилось вообще никакой провизии.

Пароход предназначался для перевозки паломников из числа бедняков, а каждый из них имеет при себе хлеб, чай и солёную рыбу».

Голодный и злой Дюма болтается в Ладоге на одном пароходе с паломниками, слушает рассказы о русских священниках, негодует и пишет:

«Нет более невежественных людей, чем русское духовенство — и чёрное, и белое. Оно делится на священников и монахов, поэтому я и говорю о чёрном и белом духовенстве. Священники все либо сыновья крестьян, либо сыновья священников; им дано право жениться только один раз; они не могут вступать в повторный брак, но могут сделаться монахами и стать епископами: епископом может быть лишь тот, кто побывал монахом…

Те из семинаристов, кто более счастливо одарён природой или же лицемернее других, переходят в духовные академии и, как только их познания хоть чуточку превысят общий уровень, получают шанс стать епископами. Эти епископы, как учёные, так и нет, отличаются необыкновенной грубостью.

Митрополит Серафим попросил орденский крест для одного из своих секретарей-архидиаконов. Вместо креста ему предложили благословение Святейшего Синода.

— На кой хрен мне ваше благословение? — ответил он. — Подтереться им, что ли?

Да будет вам известно, что он же, будучи ещё только епископом, выгнал из церкви священника, не выказавшего ему должного уважения, и кричал при этом:

— Вон отсюда, или я разобью тебе рожу своим епископским посохом!

Возможно, картина получилась несколько грубоватой, но это на совести тех, кто растирал краски».

Но всё же на острове Коневец путешественников немного покормили, а затем была экскурсия и армия комаров. Александр Дюма рассказал:

«Нам приготовили завтрак, в котором всё было несъедобно, кроме рыбы, только что пойманной у меня на глазах. Чёрный, сырой в середине хлеб, который я уже видел в доме у графа Кушелева, где его подавали на стол как пирожное, вызвал у меня непреодолимое отвращение. Я позавтракал огурцами, выдержанными в солёной воде (еда ужасающая для французского нёба, но весьма вкусная для русского), корочкой хлеба, рыбёшками и чаем. Благодаря чаю всё как-то обошлось.

По поводу Конь-камня и святого Арсения мы смогли вытянуть из нашего провожатого лишь следующее: камень был назван Конём потому, что в древности, до своего обращения в христианство, финны приносили здесь в жертву лошадей. Что же касается святого Арсения, то нам удалось выяснить только одно — он принял мученическую смерть. Будь у меня достаточно смелости, чтобы поделиться своим мнением по поводу того, какого рода было это мученичество, то я сказал бы, что, если оно происходило там, где стоит часовня, святого Арсения должны были сожрать комары. Нигде в мире я не видел таких туч этих ужасных насекомых».

Валаам

На следующий день путешественники добрались до острова Валаам, пережив шторм в Ладоге. Дюма был принят настоятелем монастыря, с которым говорил о высокой прозе, но, очевидно, думал о пище насущной. Спустя время Дюма пишет увлекательно, словно варит ароматный суп, добавляя хорошую порцию юмора и сарказма:

«Вернувшись в монастырскую гостиницу, мы узнали, что настоятель прислал нам рыбу, салат, овощи, чёрный хлеб и громадную бутыль кваса. Мы попросили показать то, что нам прислали; рыба оказалась великолепна: это были судаки, окуни, сиги и налимы. Бутыль с квасом была литров на двадцать. Хлебный каравай весил сорок фунтов. Eго решено было во что бы то ни стало доставить нетронутым графине Кушелевой, которая ежедневно съедала за обедом тоненький ломтик чёрного хлеба, так что этого каравая ей определённо должно было хватить до самой глубокой старости!

Располагая главными составляющими для приготовления превосходного обеда и имея возможность добавить к ним яйца и цыплят, я заявил, что не позволю какому-нибудь русскому повару, к тому же монаху, что является отягчающим обстоятельством, прикоснуться к подобным сокровищам. И поистине, то были сокровища, при виде которых пришли бы в восторг даже Лукулл и Камбасерес! Размер рыб, как известно, напрямую зависит от величины водоёма, в котором они обитают, соответственно, в таком озере, как Ладога, имеющем сто шестьдесят лье в окружности, рыбы достигают гигантского размера. Чтобы дать представление о них, скажу, что такая известная во Франции рыба, как окунь, была в полтора фута длиной и весила более восьми фунтов.

Дандре, единственный из нас, говоривший по-русски и потому способный установить взаимоотношения между мной и местными жителями, был возведён в ранг поварёнка; он велел ощипать цыплят, не позволив опускать их в воду, и помешал монастырскому повару, настроенному отстаивать преимущества русской кухни, положить муку в мой омлет, пока я отвернулся.

Дандре, с благодарностью вспоминавший обеды на улице Риволи, признался, что, с тех пор как он покинул Париж, ему впервые довелось пообедать как следует.

Я смог улучшить обед, но не в моих силах было сделать мягче постели; чем набивают в России тюфяки, оставалось для меня тайной на протяжении всех девяти месяцев, проведённых мною в этой стране. У нас есть выражение — спать на персиковых косточках, но, когда речь идёт о здешних тюфяках, это сравнение, на мой взгляд, явно слабовато. Мы попросили подать нам лодку в шесть утра, но при первых же лучах солнца я соскочил со своего дивана. Поскольку в России не имеют понятия о простынях и спят, не раздеваясь, на туалет много времени тратить не приходится».

Сердоболь

Через день путешественники отправились с острова Валаам к городку Сердоболь, и это было длинное путешествие в один вечер и одну ночь. Голодный Александр Дюма в восемь часов утра, июля 1858 года, сошёл на берег Сердоболя и отправился «на поиски пропитания». Он пишет:

«На рассвете вдали показался Сердоболь. Некоторое время мы плыли среди островов небольшого архипелага, показавшихся нам либо вовсе ненаселёнными, либо населёнными очень слабо; затем наш взгляд остановился на Сердоболе, бедном финском городке, построенном между двумя горами.

В восемь часов утра мы сошли на берег и отправились на поиски пропитания. В России, а тем более в Финляндии, человек низводится до состояния дикаря: ему приходится искать себе пропитание и, чтобы найти его, он должен обладать инстинктом не хуже звериного.

В каждом городе, даже в финском, есть улица, именуемая главной; туда и направляется иностранец, надеясь обрести там то, что он тщетно искал в других местах. На этой улице мы наткнулись на ватагу немецких студентов, которые, подобно нам и льву из Священного Писания, искали, кого бы поглотить. Дандре, изъяснявшийся по-немецки, как Шиллер, предложил студентам присоединиться к нам; узнав, кто мы такие, они с восторгом приняли это предложение. С этой минуты обе наши ватаги слились в одну.

В результате совместных поисков нам удалось раздобыть цыплят, яиц и рыбы. Правда, ни сливочного масла, ни растительного не нашлось, но мы разжились топлёным свиным салом; так вот, пусть путешественники, проявляющие интерес к этой подробности, а всякий путешественник заинтересован в том, чтобы не умереть с голоду, — не забывают, что топлёное свиное сало всегда может заменить сливочное масло. Что же касается растительного масла, то вместо него можно использовать свежие желтки. Нет нужды добавлять, что и желтки, и топлёное свиное сало найдутся всюду, куда могут добраться свиньи и куры.

Сердоболь, полностью открывшийся нашим взорам, не явил собой ничего привлекательного, и потому у нас возникло желание покинуть его как можно скорее. Совершив паломничество на Ладогу, я исполнил свой долг, но не благочестия, а совести: мне не хотелось возвращаться в Санкт-Петербург, не заглянув на короткое время в Финляндию».

Рускеала

Дюма хотел побыстрее вернуться в Петербург, а затем отправиться на поезде в Москву, где его ожидали новые русские приятели и приятельницы. Городок Сердоболь ему не понравился, но нужно было ещё побывать на каменоломнях Рускеала. Дюма пишет:

«Так вот, дорогие читатели, в тридцати верстах от Сердоболя находятся мраморные каменоломни Рускеала, которые мне настоятельно советовали посетить и которые я был обречён посетить под страхом обесславить мою поездку в Финляндию. Я достаточно часто признавался в своих пристрастиях, и потому мне следует признаться и в том, что вызывает у меня неприязнь; так вот, во время путешествий я не люблю посещать рудники, заводы и каменоломни. Всё это, бесспорно, приносит большую пользу, но моя любознательность довольствуется видом готовой продукции. Однако спорить не приходилось: как уже говорилось, я был обречён увидеть карьеры Рускеала, ибо в основном именно там добывался камень, из которого построили Исаакиевский собор. Так что мы раздобыли телегу, это своего рода орудие пытки, используемое в России как средство передвижения. Я уже описывал её и, менее угодливый по отношению к моим читателям, чем Эней — по отношению к Дидоне, ни за что не соглашусь вновь испытывать боль, даже в воспоминании. Впрочем, нас заверяли, как это всегда делают в России, что дорога туда превосходна.

Ближе к полудню мы распрощались с нашими друзьями-студентами, проводившими нас принятым в таких случаях троекратным «ура», и помчались, увлекаемые галопом пяти крепких лошадей. Мостовые Сердоболя с первой же минуты внушили нам сильные сомнения в добротности дороги. Чтобы не вылететь из телеги, я вцепился в Дандре, ибо он, более меня привычный к такого рода экипажам, должен был лучше уметь сохранять равновесие; что же касается Муане и Миллелотти, то они поступили подобно тем наездникам, которые не довольствуются поводьями и хватаются за седло: оба ухватились за скамью. Но, когда мы выехали из города, дорога стала равнее».

В заключительной части главы XLIX «Из Сердоболя в Маргу», голодный и плохо выспавшийся Александр Дюма пишет:

«Eсли вы хотите есть — возите с собою еду, если вы хотите иметь постель — берите с собой тюфяк. В противном случае вам придётся спать на одной из сосновых лавок, окрашенных под дуб. Они несколько жестковаты, но зато куда чище монастырских тюфяков».

С лета 1858 года, когда Александр Дюма побывал в городе Сердоболь (ныне Сортавала), прошло 166 лет. Француз оставил не самые лучшие воспоминания о той поездке.

А много ли с тех пор изменилось для путешественников в лучшую сторону?

***
фото: Александр Дюма.