Трудно вспомнить сейчас, кому из подружек пришла в голову эта мысль — отомстить ветреному Ленчику Лавенскому, так зло посмеявшемуся над нежными чувствами одной из них. С тех пор утекло много воды. Все же, в этой истории, произошедшей еще в 80-е годы прошлого века, несомненно, видится нечто поучительное, особенно для юного поколения.

Но обо всем по порядку. Выпускницы школы-восьмилетки Уля Минькова и Валя Дерюгина слыли в поселке Орлецке активистками: ни одно событие не проходило мимо них — будь то лыжные гонки поселкового или районного значения или, скажем, концерт в местном клубе. Они участвовали, где только могли: бегали на лыжах, пели в школьном вокальном ансамбле, танцевали и декламировали стихи на клубной сцене — словом, в них кипел энтузиазм! Хотя они не отличалась особым прилежанием в учебе, имея в дневниках оценки разного достоинства, но за неистребимое стремление ко всяким инициативам учителя ценили их и милостиво отпускали с уроков на разные мероприятия.

…Уже стоял на дворе чудесный, в меру жаркий и солнечный, июнь месяц, точнее его конец. Уже были позади экзамены (напомним, в ту пору их сдавали выпускники 8-х и 10-х классов). Прошел и выпускной бал, с застольем и танцами, фотографированием класса и последующим гуляньем волшебной белой ночью всей компанией, а кто-то — парами, по росистым лугам, с бурным обсуждением своего будущего. Большинство сверстников (в числе их и наши активистки) решили продолжить учебу в 9-м классе школы-интерната, что располагалась в крупной деревне Мукачево, километрах в двадцати от Орлецка, на другом берегу реки.

Клубная самодеятельность готовила отчетный концерт. Улю с Валей тоже привлекли. Те охотно откликнулись: взялись сыграть сценку из пушкинской поэмы «Eвгений Онегин». Согласно сюжету, Татьяна Ларина разговаривает с няней ночью под луной и признается, что она влюблена.

Напористая Ульяна, невысокого роста, ладная, круглолицая, румяная, голубоглазая, бралась воплотить романтический образ главной героини. Она твердо верила в свой актерский талант и в то, что эта роль вполне по плечу ей. В свою очередь, несколько скрытная Валя, длинноногая, угловатая, с веселыми конопушками на лице, считала, что с ролью старушки-няни она справится.

Репетиции шли у Миньковых, благо родители Ули не возражали: дочь занимала отдельную комнатушку, самую дальнюю в трехкомнатной квартире, и юным артисткам, к счастью, никто не докучал. Костюмы шились руками самих подружек-рукодельниц на старой швейной машинке, отданной Уле в полное распоряжение ее матерью, тетей Феней. Та, зная о подготовке к концерту, пожертвовала кусок нового белого атласа (потом из него было скроено и сшито чудесное платье для главной героини в духе 17-го века), а также добротную ночную сорочку — длинную, до пят, с мелким рисунком, позже преобразованную в скромный нянин наряд («телогрейку»). Eще была сшита в старинном стиле симпатичная женская шляпка и сделан веер. Конечно же, девочкам было отлично известно, что, как следует из описания сцены в поэме, Таня беседовала с няней в домашней обстановке и была «с распущенными власами». Но, для того чтобы сделать образ Лариной еще ярче и эффектнее, Ульяна решила явиться перед зрителями едва ли не в бальном наряде, с вычурной прической, в шляпке и с веером в руках!

Девочки, облачившись в свои сценические костюмы, пришли в неистовое веселье: уж слишком необычно они выглядели — будто перенеслись в пушкинскую эпоху! Ясноглазая, с румянцем на щеках Ульяна, одетая в белое, облегающее, атласное платье с оборками, в кокетливой шляпке на белокурых волосах, была чудо как хороша: она выглядела точно распустившийся бутончик розы! А Валентина, в просторном старушечьем платье и капоте (вместо платка), надетом на седой паричок, в круглых очочках с надтреснутым стеклом, выпрошенных у бабушки Зины, соседки по барачному дому, вполне смахивала на старушку! Подруги, вдоволь насмеявшись и налюбовавшись на самих себя в большом трюмо, собственно, принялись вживаться в свою роль — уже в костюмах. Одна из них копировала походку и повадки бабули Зины, а другая оттачивала плавность и изящность своих движений, подражая актрисам, сыгравшим учтивых дворянок в недавно показанном по телевизору фильме «Война и мир».

Репетиции, длившиеся порой допоздна, еще больше сблизили девочек.

Как-то раз, отдыхая, они уселись у открытого окна. На улице пышно цвела сирень, наполняя комнату своими нежными ароматами, тем самым создавая романтическое настроение, кружа девичьи головы. Неожиданно Уля открыла сердечную тайну: она влюблена! Героем ее романа оказался десятиклассник Леня Ла-венский, светлокудрый, синеглазый юноша с пробивающимися уже усиками, несколько смахивающий своей внешностью на поэта Сергея Eсенина. Ульяна, назвав его имя, сразу залилась краской стыда, ее глаза заблестели; она потупилась. Выложила начистоту, что весь последний год часто переписывалась с Ленчиком — так называли его в молодежной среде. Лавенский грыз гранит науки в школе-интернате за рекой и лишь по выходным дням (и то не всегда) и на каникулах бывал в Орлецке. Только недавно, получив аттестат об окончании десятилетней школы, он вместе с другими выпускниками вернулся из деревни Мукачево домой.

— И ты все скрывала от меня! -с укоризной сказала изумленная Валя. Сама она ни разу ни в кого не влюблялась: это нежное, трепетное чувство было еще неведомо ее юному сердцу.

— Да нечего рассказывать-то, — ответила, волнуясь, Ульяна. — Леня писал, что в интернате скучно ему, что воспитатели всюду следят, и хочется скорее на свободу. Погулять, в карты поиграть, ну, и тому подобное. А я строчила ему об Орлецке, о наших делах, о том, что и продохнуть некогда: учеба, ансамбль, экзамены, да вдобавок еще — мамин огород… Да ты сама почитай его письма!

Тотчас же была извлечена ею из тумбочки пачка писем от Лавенского. Валя, сгорая от любопытства, махом прочла их. Вопреки ее ожиданиям, Ленины письма были какие-то куцые, сухие, похожие друг на друга, точно под копирку написаны. Он неразборчивым почерком коротко, как-то тускло писал об учебе в школе, сетовал на скучное времяпрепровождение в интернате. Признавался, что ничего не интересует его, а курить и в карты играть запрещают. О своих чувствах к Ульяне и намека не давал, впрочем, лишь однажды упомянул, что уже давно приметил ее, по его выражению, такую глазастую и фигуристую. Складывалось впечатление, что эта переписка затеяна им от скуки и безделья.

— Фу-ты, нуты, скучно этому Леньке! — фыркнула Валя. — Второй Онегин нашелся, — но, встретив напряженный Улин взгляд, осеклась. Смягчившись, она продолжила: — Надо вывести его на чистую воду, то есть узнать его намерения: хочет ли он всерьез дружить с тобой или это он просто… дурачится. Тешится со скуки. Намекни ему, чтобы он пригласил тебя на свидание.

— А мы с ним как-то раз весной прогулялись по поселку, — призналась Ульяна. — Ну, болтали о всяком… У меня руки замерзли: я рукавицы дома забыла. А он взял и стал дуть на мои пальцы, чтобы согреть. Мне было щекотно, я смеялась. Вдруг мне показалось, что он хочет обнять меня и поцеловать, я испугалась, отдернула руку и отскочила от него. Ленчик отдал мне свои перчатки и шарф. Вот и все. Больше мы не встречались…

— А ты что? Ты влюбилась в него, да? Прямо всерьез? Ну, признавайся! — наседала Валя с разгоревшимся от волнения лицом. — И теперь не ешь, не пьешь и ночами не спишь? Поделись, как это — любить???

Ульяна, потупив глаза, призналась, что это правда: она втрескалась в этого Ленчика по уши, даже по ночам он снится ей! Впрочем, как ни странно, аппетит и сон у нее не испортились. Помолчав немного, она вдохновенно сказала:

— Знаешь, когда думаю о нем — будто крылья за спиной вырастают. Ты только не смейся! Так во сне бывает: вдруг сам по себе легко взлетаешь и -паришь в небе. Просто чудо какое-то! Не это ли счастье — знать, что где-то есть он: дышит, думает о тебе, а ты о нем?!! — Помолчав, она жалобным тоном добавила: — Наверно, это мои фантазии, а на самом деле все не так. Я ведь не знаю, зачем Леня пишет мне. Вон сколько привлекательных девчонок вокруг! Может, он и им пишет? Вот бы узнать всю правду.

Тут и родилась у подружек идея: написать любовное письмо Ленчику — в духе послания Татьяны Лариной к Eвгению Онегину. Как бы в шутку! Лавенский наверняка догадается, от кого оно, и откровенно объяснится с Ульяной. Как ни крути, инициатором переписки был он, а не она!

В тот же вечер из недр чуланчика была извлечена древняя перьевая ручка и чернильница-непроливайка. Письмо взялась писать Валя: почерк у нее был идеальный. Начиналось оно так: «Достопочтенный Леонид!» — далее точь-в-точь все, как в пушкинской поэме: » Я к вам пишу — чего же боле?.» Гениальные поэтические строчки легко ложились на бумагу. Валентина усердно выводила пером каждое слово, периодически останавливаясь и задумчиво грызя перьевую ручку, точно это она сама сочиняла стихи! И вот уже рука ее выводит завершающие строки:

«Кончаю! Страшно перечесть… Стыдом и страхом замираю… Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю…» Ульяна, нетерпеливо ерзая на стуле рядом, наконец, тоже внесла свою лепту: украсила письмо завитушками, а самодельный большой конверт — виньетками. Письмо девочки скрепили «печатью»: накапали воска из свечи и пришлепнули нитяной катушкой. Конверт украсился крупной надписью: «Лично в руки Леониду Лавенскому». Имя отправителя и обратный адрес, разумеется, не были указаны. Вечером того же дня они отправились с письмом на другой конец поселка. С большими предосторожностями, когда улица была пуста, бросили его в почтовый ящик, закрепленный на заборе светло-синего, деревянного, одноэтажного дома с резными наличниками, в котором жила семья Лавенских.

Окончание в следующем номере.

***
фото: